В поддержку итальянским друзьям и большому сердцу Италии в эти непростые времена.
Маленький, но современный паровозик с желтокрасными вагонами уже подкатил к Альбино — конечному представителю мира рельс в этой долине альпийских предгорий. Здесь, в современной европейской глубинке (что хочешь под этим и понимай), для меня начались отчаянные поиски открытого бара с билетами на пересадку. Где же еще, по мнению итальянцев, могут продаваться билеты на пересадку как не в провинциально-неприметном баре вокзальной площади, в пустом зале которого выпивает пара дневных завсегдатаев, а их третий товарищ лениво позвякивает монетками у игрового автомата. Время здесь пахнет докомпьютерной неспешностью и непременно отменным для провинциальной Италии капучино. Кофе здесь удивительно недорог. К нему тут дают малюсенькие бутербродики — бесплатно, как нередко еще случается в Италии, когда гостеприимные местные традиции умудряются игнорировать усредняющий цинизм брюссельской бюрократии.
Престарелые ухоженные мачо, флиртующие с молодой сексапильной барменшей, будто вышли из фильмов золотого века итальянского кино. Восхищенный моими пятью итальянскими словами бармен демонстрирует свои познания в английском: «Lets go!» и машет обеими руками в сторону небольшого автобуса, ёрзающего уже около вокзала. Хватая билеты и на ходу вскидывая рюкзак, неуклюже бегу к водителю. Властитель баранки в светлых поло и брюках, увидев опаздывающего пассажира, со вкусом использует эту пару минут, чтобы перекинуться с вокзальным владельцем «кофелотереи». Пара монашек в салоне автобуса, судя по одежде, из разных орденов обсуждают, в бумажном слове непредставимо, прекрасные розы их светской соседки. Разве не жива еще та Италия, в которую влюблялись Тропинин и Брюллов?!
Ponto nossa — маленькое местечко, откуда тропа ведет резко в горы. Именно здесь я поймал за хвост то удивительное чувство времени/пространства — вход в пятое измерение историчности. Не спешу. Сиеста здесь, в деревне, не до трех, как в Бергамо, а неопределенно дольше.
Фермерская колбаса, бутылка муската (нектар, право) и мой здоровый аппетит, словно живая картина, притягивают пожилого итальянца, который уже через пару минут рассказывает о своей давнишней поездке в Москву и про улицы Ленинграда. Он говорит именно «Ленинград» и на последнем слове почему- то ударяет кулаком по скамейке. В ответ я гордо рассказываю про монтанья (горы), и мы на пальцах переговариваемся, что и где, глядя на залесенные вершины. Большими тонкими ладонями с пергаментной кожей он аплодирует мне, а я ему. И мы бесконечно довольны друг другом.
Мускат заканчивается, сиеста тоже. Вода из колонки капает своей неисправностью. Бутылку в урну, ветер крутит облака над Оробийскими Альпами. Пора…
У некоторых итальянцев удивительные глаза. В них трагизм Данте соединяется с повседневным юмором итальянского горожанина. Бывает, заглянет такой человек тебе в глаза и, будто проникает в душу. Это не взгляд в стиле Достоевского, это мудрость культуры и беззаботность настоящего, которую сразу разглядели и изобразили наши великие портретисты… И встреча-то была пустяковая, а потом, сидя на горном перевале, вспомнишь внезапно и этот взгляд, и этого человека. И каким-то удивительным образом легче становится жить, зная, что есть на этом свете такие забавные и мудрые итальянцы…
Удивительная тишина отвесных гор … Журчанье родника рядом с приютом и то становится каким-то желанным. Отойдешь от него, а справа и слева нависают отвесные пики, ущелье сужается кверху, а на горизонте хребет за хребтом погружаются в неясный розово-молочный закат. И представляется, что там, в закатных городах, намного лучше, теплее, осмысленнее, а что я делаю здесь, одинокий и неприкаянный?
Так начинаешь понемногу различать внутренние голоса/ мысли. Нет лучше места, чтобы испытать собственную осознанность на прочность. Но если получается хотя бы немного, то на место гнилостной суете приходят бытие и легкость.
Одинокая цикада стрекочет за спиной. Нет, уже не одинокая — из другого куска леса зазвучала другая. Лес обрывается в долину, узкую и длинную, одну из тех долин, что старательно продвигают приезжим «туристические» итальянцы. Слева от меня пройденный маршрут, справа начинается какой-то поселок, за спиной горы, а впереди… впереди под обрывом в 20 метров та миниатюрная Италия, которую русские люди обожали задолго до моего появления.
Вот колокол маленькой церквушки напомнил о себе, вот горсть фонарей осветила дома, в которых наверняка почти все болеют за «Ювентус».
Половинка Луны разом высунулась из облаков. Она помнит, как здесь проходили Цезарь и Теодорих, проезжали Суворов и Дягилев. Она запомнит и меня. А может, это была другая половинка и это не та Луна?
Кто-то сказал, что Италия — это страна кладбищ и могил; страна прошлого. Мне видится это иначе. В этой древней стране-музее сами итальянцы немного дети, словно среди величия былого прорастает яркая новая жизнь. Ведь жить неплохо итальянцы начали совсем «вчера», лет на десять раньше, например, москвичей, и теперь здесь все расцветает, словно цветы в засушливом месте под первыми щедрыми дождями весны. Конечно, случаются мировые кризисы, мигранты, и Посейдон, говорят, упрямо тянет Венецию на дно, но люди, выжившие в нищие шестидесятые, сохранившие сквозь голод свой смех, свою способность вдыхать жизнь полной грудью, конечно, справятся!
Серые мокрые от тумана скалы вершины тонут в седом молоке. Висящая над вершиной облачность делает подъем на скромные (в сравнении со звенящими в интернете эльбрусами и эверестами) горы малоосмысленным, так как вида с горы я не увижу. Конечно, остается галочка в личном списке вершин, но я иду мимо по узкой плотной тропе. Под ногами то тут, то там крупные камни, торчащие снизу, залакированные неуступчивыми подошвами туристических башмаков, Возрастные горные пешеходы непривычно часто встречаются на пути. Непривычно для наших постсоветских гор, где, несмотря на вкрапления потрепанного временем бывалого возрастного туриста, неизмеримо чаще попадается задорная, обвешанная современными яркими курточками и рюкзаками юная горная поросль. К сожалению, рюкзаки-колобки вместе с неудобной обувью выбили у нашего возрастного туриста то, без чего невозможно в горах — надежный позвоночник и выносливые коленные суставы. Здесь все давно не так — люди в возрасте не носят с собой палатки, спальники и пенки. Они идут от горного приюта к приюту в хороших, уже с 70-х (если не раньше) горных ботинках, и, очевидно, дожить до преклонного горного возраста таким образом, намного проще. Я киваю всем, иногда перебрасываюсь парой слов на английском, но здесь, выше 2000 метров, безраздельно правят молчаливые скальные стены нависшей над путниками вершины и острые трещины-пропасти, куда, порой, гулко скатываются небольшие камни, потревоженные то ли прошедшим туристом, то ли перепадом температур.
Утром карта уверяет меня, что спуск в ущелье будет проходить по маршруту низкой сложности, про себя я называю его пенсионерским, так обычно маркируется легко читаемая тропа с пологими подъемами и спусками. Для меня это повод слегка ослабить лямки рюкзака и сделать несколько кадров остающейся за спиной горы, по-прежнему мрачной в безнадежности тумана. Вниз, вниз временами срываются камни из-под моих комфортных горных ботинок. Вот впереди, чуть справа показалась узкая долина, покрытая пупырышками далеких поселков, нанизанных на речную нить.
Рюкзак весело качается у меня за спиной в предвкушении вечернего отдыха на горном склоне. Внезапно справа от меня распахивается пасть щелястой пропасти и такая щедрая и надежная тропа разом сужается до узкого протоптыша шириной чуть больше стопы. Вдобавок рюкзак, не ведая что творит, мягко подталкивает в спину, вперед, где вертикально уходит вниз, на пару сотен метров, хищное пространство, а слева откуда-то возникает кривая скальная стенка.
Горло перехватывает властной рукой страха, но самое важное, что обмякшие ноги превращают в вату мышцы и суставы, а вата, вата не очень пригодна вывести шаг за шагом человека с болтающимся рюкзаком обратно на безопасное место. Ноги обмякают и тело готово осыпаться вниз, чтобы нырком полететь, отмечая путь синим пятном рюкзака, по которому легко будет найти (при желании) нелепого туриста, сумевшего разбиться в невысоких горах на пенсионном маршруте…
Сдаются ноги, но не голова и пальцы. Пока кисти примагничиваются к паре больших камней, голова работает на немыслимых «внизу» оборотах: «Путь вперед невозможен — тропа сужается и пропадает. Назад с такими ногами и незакрепленным рюкзаком не получится. Как такое может быть на безобидном маршруте?! — Это сейчас неважно, прочь! Ноги не контролирую, значит, надо лечь и держаться, держаться, пока не придет помощь или включатся ноги…».
Немой, тихий мир гор наблюдает за драмой очередного человечка.
Сколько их разбилось в окрестностях за бесчетность лет? Внизу копошатся три ярко-красные фигурки. Они машут руками и показывают куда-то в сторону, но они тоже немые, и их жесты неясны и темны. Животом лежу на пологой скале. Вдох. Выдох. Вдох до живота и выдох. Мотор! Но нет— ноги, раз за разом, не удается запустить. В голову приходит, что так можно продержаться три-четыре часа, и эта мысль успокаивает, стекло уходит из глаз, и, кроме самой скальной полки, я замечаю, что над ней лежит широкая безопасная тропа, а я беспечно свернул вправо, на дорожку в никуда, протоптанное, людьми, надеюсь, успевшими остановиться, прежде чем стало поздно.
Изображая саламандру, я скребу животом скальную полку, безопасно удаляясь от зова пропасти по десятку сантиметров, так что через пару минут трусливые ноги, осознав безопасную поверхность, внезапно включаются, я встаю на тропе и радостно машу фигуркам внизу. И в этот миг на меня разом обрушивается яркий мир звуков: ветер, гудящий в скалах, пение какой-то пичуги, шелест редких пучков травы, торчащей между камней, и много каких-то неразличимых звуков. Оказывается, я полностью оглох, обнаружив себя в секундах от прощального полета…
Марио из Милана оказался не совсем из Милана. На скудном, но верном английском мужчина рассказал, что он здешний парень, но хорошая работа — это всегда большой город…
При этом он, весело размахивая руками, хватает меня за плечи, и мы вместе глядим на небольшую деревушку, почти спрятанную в предгорьях по ту сторону долины. После короткой паузы он хлопает меня по плечу и успевает развернуться, чтобы улыбнуться жене. А ведь это лишь северный обитатель Апеннин, думаю я, ошарашенный стремительностью моих спасителей… Не отставая по темпу, его жена Сильвия быстро-быстро тараторит что-то по- итальянски, обращаясь к нам обоим, и несколько раз показывает рукой наверх, где минут пять назад я нелепо трепыхался между жизнью и хищными камнями на дне ущелья. Отсюда они хорошо видны своими шершавыми выступами и торчащими скальными отщепами.
Вниз мы идем вместе, Марио и Сильвии упорно не нравится, как закреплен мой рюкзак, и они затягивают его лямки, надевают на меня, снова снимают, чтобы повертеть все ремни на нем вправо-влево. Каждую сотню метров плавного пути вниз мы перебрасываемся парой фраз, и я постепенно догадываюсь, что супружеская пара вместе с их молчаливым другом, который все это время терпеливо ждал, разглядывая синюю нитку реки, уходящую вниз, решили довести меня до безопасного асфальта и уже подобрали мне уютный семейный пансионат, в котором троюродная тетя Марио печет на завтрак милые персиковые бриоши. А повезут меня на вот этой синей небольшой машине, что уже видна после последнего поворота.
Долго, рассыпая улыбки и размахивая руками в благодарных жестах (почти как итальянец), я, наконец, успешно открещиваюсь от этого великолепного плана, убедив, что ночь под бергамаскими звездами удивительно близка моей загадочной славянской душе…
В густеющих чернилах сумерек приютилась моя палатка. На неровном травянистом склоне, дорезая последнюю фермерскую колбасу, купленную пару дней назад рядом с памятником великому Доницетти, я неспешно ставлю на горелку, закопченный в сосновых лесах Мещеры, чайник. Буду пить чай, предвкушая богатства местных музеев. Позади небольшое одиночное странствие по белесым скалам Оробийских Альп, впереди и вниз по склону, у моих ног, милый итальянский городок. И три дня на разграбление — даже неторопливым кондотьерам прошлых эпох, не знающим скорость технологичных эпох, этого было достаточно…
Прикрыв глаза, я слушаю, как нарастающий под боком шум чайника сливается с гулко проснувшимся колоколом из долины.
И впереди паста, и лозанья, и бергамасский мускат.
Алексей Городничев.
