В начале Великой Отечественной поэт Алексей Сурков сделался военкором газеты «Красноармейская правда». Его задание журналиста предполагало посещение деревни, в которой квартировался полк. Там-то по прибытии его разместили в маленькой текущей землянке. Окружавшие его бойцы были вымотаны, пахали на износ. Начальник штаба Величкин сел поесть суп и заснул после второй ложки, не спав перед этим почти четыре дня. Кто-то устроился возле печки, кто-то пытался играть на гармони, чтобы снять дикое напряжение этих дней. Сурков делал наброски для статьи, но, зарисовывая окружавшую его обстановку, вдруг написал стихи: «Вьется в тесной печурке огонь». В феврале 1942 года в редакцию газеты «Фронтовая правда», куда перешел работать журналист, зашел композитор Константин Листов, очень жадный до новых текстов. Сурков вспомнил о стихах и передал музыканту, будучи уверенным, что на этом и кончится. Но уже через неделю Листов вернулся в редакцию и, забрав гитару у фотографа, исполнил на ней новую песню «В землянке».
Михаил Исаковский вспоминал: «Стихи написаны на Каме, когда шел второй год войны. Работая, представил себе русский лес, чуть-чуть окрашенный осенью, тишину, непривычную для солдат, только что вышедших из боя, тишину, которую не может нарушить даже гармонь». Композитор Матвей Блантер рассказывал: «И вот в 1942 году получаю от Исаковского письмо: «Матвей, я написал стихи. Может, этим обеспечу хоть какое-то участие в войне». Так создалась самая мелодичная песня войны вальс «В лесу прифронтовом». Маэстро Шмелёв романтично и задумчиво исполнял обе эти песни. А уже после войны, он запишет на радио другой вариант вальса, наложенного на куплеты неизвестного погибшего солдата, запишет в память о нем.
В лесу прифронтовом (М.Блантер — народный вариант)
Но это уже после войны. А сегодня у него в прифронтовом лесу свидание с Настёной. И июле сорок второго года ансамбль посетил Брянский, затем отделившийся от него Воронежский фронты. Поезд подвозил артистов к развязкам, оттуда они пересаживались на бригадные грузовики и разъезжались по сценическим площадкам. После выступлений все собирались по обратной схеме. Бригада Ивана закончила выступление раньше, и он в ожидании Насти бродил по летнему буйному лесу. Кругом пронзительно светло, почти тихо, только чуть в отдалении слышалась настраиваемая кем-то гитара. Пели пеночки. Бархатный лапник под сапогами приятно покачивал.
И так много фиалок, можно набрать их на целый свадебный букет, нужно только лишь, чтобы грузовик с танцорами скорее вернулся на поляну. Тогда он обязательно скажет самые главные слова, он непременно их подберет. И только маэстро наклонился за голубым тонким цветком, как на руки к нему упала задохнувшаяся возбужденная Настя. Серые напуганные глаза беспомощно смотрели на артиста. И, как она ни старалась изо всех сил это скрыть, слезы отчаянно подрагивали на ресницах. «Что такое, милая?» – Иван настойчиво сжал ей плечи. «Ванечка, Севастополь… Он пал, папа… Это его город, понимаешь? Наш, это город моего детства, Ваня», – первый раз в жизни эта девушка позволила себе наконец-то расплакаться, доверчиво уткнувшись лицом в грудь сильного мужчины, надрывая ему сердце. Он промолчал ей о том, что его Воронеж, вот он рядом совсем, но тоже в большой беде, он взят уже наполовину. Нельзя об этом сейчас думать, разрушать свои силы, им предстоит дальше длинный путь… Нужно просто делать, что можно делать, а там все решится само. Важное – это фиалки под ногами, Настина головка на его плече, папка нот в вагоне. Только опять не выходит ему сказать ей о том, как глубоко он ее любит.
Лесные фиалки. Фото из свободного источника.
На следующий день все должны были собраться после концертов и пересесть в поезд до Москвы. Но бригада артистов балета не вернулась с выезда. По поляне уже ползет новость – плясуны потерялись, потому что их не дождались у развилки. Если не подъедут в ближайшее время, придется выбираться без них. Состав в Москву уйдет. Вот уже и Шмелёву, волнительно танцующему на своем грузовике почти что жок, мерещится, что где-то в том направлении он слышит предательский взрыв.
Грузовик с танцорами выкатил у камня трех дорог, когда уже начало смеркаться. Они забуксовали в каких-то вязких болотах, которых даже на карте не было обозначено и теперь спешили догнать своих. Вот те на: впереди три пути, какой выбрать, чтобы было верно? Тимофеев, во время войны уверенно нашедший себя в хозяйственной службе ансамбля, резво спрыгнул на пыльную обочину, наклонился и стал разглядывать дорожную пыль, глотнул вечерний влажный воздух, выдернул из носа волосок и махнул рукой водителю: «Едем по правой».
Через три часа машина с участниками хореографической группы догнала основной состав. Совершенно разметавшийся от волнения Иван резко откинул бортик грузовика: «Настёна, ну как же так, куда же ты исчезла? Мужики, дайте ее мне сюда скорее». И довольные ребята-танцоры, с восторгом откликнувшись на призыв своего солиста, подхватили невесомую партнершу и стали передавать из рук на руки прямо к ее мастеру. «Здравствуй, родная, – так нежно и крепко прижал свою красавицу к сердцу, ничуть не оглядываясь вокруг. – Ты у меня здесь всегда, Настёна моя, – он еще сильнее прижал ее. – Я хотел столько разных слов тебе сказать, готовился, придумывал. Но не успеваю никак, пока есть время на этом раздолбанном грузовике, самое главное скажу просто. Война идет, нас ведь могут убить, этого не будет, конечно, но все-таки. Настя, слышишь, я очень хочу, чтобы у меня был сын, мой и твой, я хочу, чтобы только ты была его мамой, больше никто. Настя, выходи за меня замуж, не думай, просто выходи, вернемся в Москву и выходи сразу, чтобы твой адмирал не запретил. А на красивые слова у нас впереди еще будет время». «Ваня, а мне нечего думать, – скоро и уверенно согласилась девушка. – Конечно я выйду за тебя замуж и очень постараюсь, чтобы у нас был сын». Ответив так, молодая счастливая женщина осветила такого любимого мужчину лучистыми серыми глазами.
В сентябре девятого числа 1942 года во время московских выступлений артистов в Москворецком загсе столицы появилась запись, которая рассказала о том, что Настя Нёмитц стала Анастасией Шмелёвой.
К тому времени ансамбль преобразился в один из самых художественных и востребованных коллективов страны. Его совершенно захватывающие сценарии стали носить именной формат ревю. А в 1943-м состав с вдохновением подготовил развернутую театрализованную программу «Отчизна». В ней тяжелая военная тематика расцветала особенными лирическими нотами. В одной из сцен, повествующих о ночных дежурствах на крышах во время немецких налетов, обыгрывалась история обычных карманных фонариков, друзей всех горожан того времени. Для раскрытия этой идеи была задумана очень милая песня. Текст был задан Михаилу Светлову, а музыку Сергей Юткевич поручил Дмитрию Шостаковичу, большому автору гремевшей тогда на весь свет великой Седьмой. Шостакович с однозначной охотой принял это поручение и потом нередко вспоминал об этом моменте своего творчества: «Я еще до войны в Ленинграде познакомился с Михаилом Аркадьевичем. В кругу друзей он читал свою пьесу в стихах «Двадцать лет спустя». На меня произвели большое впечатление и сама пьеса, и то, как Светлов читал ее. И когда Сергей Юткевич предложил мне сочинить музыку на его стихи, я с радостью принял это предложение. Написав песню, я проиграл ее поэту, получил его одобрение и только после этого передал в коллектив. Песня нами была решена в лирическом, несколько шуточном плане».
Афиша программы «Отчизна».
Билеты на ревю в День рождения певца.
В зале выключалось все освещение, и публика окутывалась густой темнотой. Спустя короткую паузу, на сцене разгорался огонек фонарика, за ним другой, третий, четвертый. Их узкие несильные лучики пересекались, завязывались в узоры, по очереди выделяя лица актеров. А потом издалека начинал литься голос любимца зрителей Шмелёва: «Над родной Москвой, вдоль Москвы-реки, самолеты вражеские шли. И тогда карманные фонарики на ночном дежурстве мы зажгли».
На последнем звуке вспыхивал большой свет: «Бессменный часовой все ночи до зари, мой старый друг – фонарик мой, гори, гори, гори!». И каждый раз слушатель неистовствовал, одаривал исполнителей особенными аплодисментами. И каждый раз Иван бисировал эту песню. А в это время его милая Настёна в холодной зимней столице, с трепетом носившая в себе их такого желанного малыша, на ночных дежурствах лазила с этим самым фонариком по московским снежным крышам.
Все забытое припомнится,
Все былое встанет в ряд.
Зимний ветер в окна ломится,
Хлопья снежные летят…
Мастер резко вскидывает голову, пытаясь что-то удержать. Отрывается от текста песни, он совсем не может его читать, строчки, вызывающие пронзительные воспоминания, дрожат в внезапно потемневших глазах, дрожат и… не удерживаются. Иван Дмитриевич утыкается в тяжелый локоть, несколько секунд молча сидит, потом, собравшись, решительным жестом вытирает лицо. Тут его ловит какая-то неестественная тишина в доме. Все уже спят, а он даже не попрощался с ними до утра. С теплой улыбкой смотрит на стоящий возле двери стул, он лишь сейчас его приметил. На нем уснул давно остывший чай с пирожками, зато ждет ласковая синяя пижама. Полуостров укрыла ночь. Она струится к нему в комнату блеском огромных крымских звезд. Маэстро встает, снимает рубашку, натягивает заветную пижаму и открывает окно. Давно уже это нужно было сделать. Откуда-то прямо из травы, с дремлющих в саду яблонь, густого кудрявого винограда на него брызжет оглушительный гомон сердитых цикад. Лето наполнило жаркий воздух. А он думает о московской зиме 1943 года.
22 декабря в семье Насти и Ивана родился малыш, задорный глазастый Шмелёнок весом почти пять килограммов, которого восторженные романтичные родители окрестили в честь героя своего любимого города князя Московского Дмитрия Ивановича Донского.
Забавный Шмелёнок. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.
Завершилась Киевская оборонительная операция. Ансамбль двинулся на запад. В репертуаре певца появилась такая обязательная сейчас «Темная ночь». Трогательная лиричная история, созданная авторами все в том же 43-м для фильма «Два бойца». Во время съемок режиссер Леонид Луков никак не мог убедительно сделать эпизод с письмом домой. После неоднократных провальных попыток, у него блеснула идея решить такую трепетную сцену с помощью песни. Он обратился к Никите Богословскому, тот, ни минуты не колеблясь, сел и сыграл мотив, услышав который, Владимир Агатов, написал знаменитые слова. Среди все той же темной ночи был разбужен Марк Бернес и фонограмма была готова через несколько часов. На следующий день эпизод был снят. Герой картины Аркадий спел ее в землянке с гитарой в руках под ночной дождь: «Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь, и поэтому знаю: со мной ничего не случится!» Шмелёв исполнял ее на импровизированных подмостках на фронтах, на сценических площадках в тылу, на гастролях и дома на протяжении всех оставшихся пятьсот четырех дней войны.
В годы Великой Отечественной Ансамбль песни и пляски НКВД дал 1711 выступлений, сделал 130 трансляций по центральному радио, в том числе по специальным каналам в зарубежные страны. В ансамбле создалось много отличных песен, ставших дорогими для слушателей. Первым исполнителем их был, как обычно водилось, маэстро Иван Дмитриевич Шмелёв.
По окончании войны осенью 1945 года к Ноябрю коллектив задумал сделать праздничную программу «Весна победная». Юткевич тщательно продумал сценарий – все песни в постановке должны были связываться одной сюжетной линией – возвращением бойцов домой. Их темы и характеры были подробно разобраны режиссерами. Авторам песни Анатолию Новикову и Льву Ошанину был предоставлен большой отпечатанный на машинке список. Из него композитор с поэтом выбрали тему раздумья с условным названием «Под стук колес». И вновь первым, спевшим самую, пожалуй, экзистенциальную песню о самой страшной бесчеловечной войне в истории, был наш герой: «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян».
Эти дороги были так крепко прочувствованы им самим вместе с его верной подругой-женой, начиная с самого 1941 года. Именно эти дороги горячо любимой ими страны освятили их прекрасный союз в судьбе их семьи и судьбе их отчизны.
Вспомним все дороги Родины
Под метелью и огнем.
Сколько нами рядом пройдено,
Сколько мы еще пройдем!
Войны больше нет, пошел 1946 год. Иван Дмитриевич работает на центральном радио. Какая волшебная возможность для него теперь звучать песнями в эфире на все отечество. Певца с восторгом захватывают новые темы, в репертуаре его главный конек, он сам себе так определил: лирика и любовь И почти неограниченно снова обожаемый когда-то для него опальный судьбоносный джаз, ему теперь можно все. Какое большое счастье чувствовать кожей ветер и жару, верить, что ты полезен и на месте, что можешь все на свете назвать хорошим именем. А тут еще такое прелестное известие: Настёна опять ждет малышку. И Александр Цфасман уже лично вовсю записывает с ним свои песни, заключив весьма обаятельный творческий союз, о котором он когда-то юношей-студентом так незатейливо мечтал. Он даже все знает, как нужно петь, он снимает с привычного исполнения налет приторности, очищает его от вычурности и придыханий. И тогда точно будет огромный успех. «Мне бесконечно жаль», «Я сегодня грущу», «Золотой вечер» уже ждут своей минуты славы.
Мне бесконечно жаль (А.Цфасман — Б.Тимофеев)
Марш юности (А.Цфасман — Н.Лабковский)
Золотой вечер (А.Цфасман — В.Сикорский
ИВАН ШМЕЛЕВ A.Tsfasnan’s Orchestra The More I See You
И в это мирное время наш певец получает предложение сделать фондовую запись новой песни о войне. Вроде он уже занят другими договорами. Но, однажды пережив свое перерождение рядом с окопами Ельни, в брянских лесах, в битвах под Сталинградом, он никогда не сможет покинуть эту историю насовсем. Получив текст, мастер нетерпеливо разворачивает партитуру, присланную автором. За нее блестящей скрепочкой зацеплено письмо, где поэт излагает исполнителю рассказ о рождении пьесы.
9 мая 1945 года на одном из самых оживленных перекрестков Берлина, заваленном разбитой немецкой техникой и щебнем, бойко распоряжалась флажком молоденькая резвая девушка в военной форме. Любопытные жители города вовсю глазели на ее отработанные ладные движения. «Вдруг послышался цокот копыт, – вспоминал Цезарь Солодарь, – мы увидели приближающуюся конную колонну. Это были казаки из кавалерийской части, начавшей боевой путь в заснеженных просторах Подмосковья в памятном декабре 1941 года». Никто, конечно, знать не знал, о чем тогда подумалось строгой регулировщице с ефрейторскими погонами, но автору отчетливо увиделось, что жесткое личико ее чуть смягчилось и на секунду задержалось на подоспевшей кавалерии. Резким взмахом руки и твердым взглядом карих глаз она преградила путь машинам и пехотинцам. И затем, откровенно улыбнувшись молодому казаку на поджаром дончаке, задиристо крикнула: «Давай, конница! Не задерживай!» Казак ловко отъехал в сторону и подал команду: «Рысью!» и, прежде чем двинуться дальше, обернулся и махнул рукой чернобровой дивчине.
Через пару часов Солодарь улетел в Москву и прямо в салоне транспортного самолета накидал первые строчки будущей песни: «По берлинской мостовой кони шли на водопой, шли, потряхивая гривой, кони-дончаки». В этот же день он зачитал текст братьям-композиторам Даниилу и Дмитрию Покрассам, которым тот весьма понравился. По их предложению стихи были подкреплены залихватским припевом. И, не откладывая на год, тут же прямо братья и написали к ним музыку. Дата рождения песни – 9 мая 1945 года. Иван Шмелёв, готовя песню, с удовольствием усилил ее своими личными впечатлениями из глубокого донского детства, и в совершенно новой манере исполнения «по ролям» с большой радостью записал: «Казаки, казаки! Едут, едут по Берлину наши казаки», особенно значимо выделяя при этом слово «наши», должно быть, вспоминая в это время свой родной воронежский край. Песня прозвучала по радио, ее узнала вся страна.
Казаки в Берлине (Братья Покрасс — Ц.Солодарь)
А после еще были «Золотился закат», «Паренек с Байкала», «Трехрядка». Запевая, маэстро не стремился утяжелять их грузом лишь только сейчас начинавших уходить страданий, и так страна настрадалась, зачем еще и в музыке? Он совершенно мастерски вкладывал во все свои песни столько мажора, сколько могло вместить сердце такого богатыря.
Паренёк с Байкала (К.Листов — А.Жаров)
Золотился закат (М.Фрадкин — Е.Долматовский)
Трёхрядка (Е.Жарковский — Я.Шведов)
И жизнь текла, он пел и пел, и было ему удивительно, вот ни за что не сумел бы он все это так убедительно спеть, сыграть, вложиться этим сердцем, если бы не было рядом его драгоценной Настёны. Она, потомок Врубелей и Нёмитцев, выращенная в особенных условиях, главная хранительница культуры и тепла в их доме – не он, мягко и ненастойчиво воспитывала в нем чувство меры, вкуса, стиля. Она без устали дарила ему нежность. А он, раскрыв в себе нежность для нее, не задумываясь раскрывал ее и для слушателей. Он, вспоминая ее такой откровенный порыв, когда она простым букетиком фиалок призналась ему в любви, научился у нее быть откровенным со зрителем, а с ним по-другому никак нельзя. Но самое главное, не сумел бы он донести до этого зрителя свою любовь, если бы не жена, благодаря которой он узнал такое сильное чувство, о котором он, открытый для всех, не стеснялся петь. Что ж, все-таки везунчик, он, Шмелёв!
На гастролях в Гданьске. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.
Пусть гроза в пути встречается,
Обжигает горячо.
Лишь теснее прижимается
К моему твое плечо…
Иван Дмитриевич окончательно отрывается от песни, как же ему теперь стало просто. Все потекло, полилось само и нет никакого труда ее исполнить. Есть главное, такой дорогой сюжет, принятый и прочувствованный всей сущностью своей. Он, уже как бережный отец, слышит каждое слово в это жаркое ялтинское утро. Восток самоуверенно забирается в дом, трогает модели парусников, прикасается к бесконечным глобусам и картам любимого тестя, золотит бесценные листки. Разбор закончен, все возвратилось на свои позиции. Певец тяжело поднимается из своих мыслей, подходит к раскрытому им ночью окну и вдыхает огромными легкими теплый соленый воздух. А сейчас в постель, днем на заплыв!
И вот Шмелёв в полосатой сине-желтой пижаме по-барски медленно заполняет собой спальню, где уже ранней-ранью в летний зной заботится о нем Настя – пытается устроить гнездо из подушек для своего титана. Нужно же ему хоть немного отдохнуть перед морскими впечатлениями. Маэстро, отчаянно пытаясь расправить ночные плечи, сопротивляясь ставшим липкими ресницам, плюхается на кровать и между Настиными порханиями по комнате улавливает ее за плечи и бескомпромиссно разворачивает к себе. «Ванечка, ты совсем не спал», – сочувственно утверждает женщина. «Не спал никак, всю ночь читал, думал про песню, а знаешь, ее можно так здорово сделать, вот каждое слово можно рассказать, вот хочешь, напою, родная?» – гудит певец и, не дожидаясь ответа, приглушая огромный свой голос, цитирует:
Нам с любой бедою справиться –
Дружба прежняя сильна.
Сероглазая красавица,
Мой товарищ и жена.
«Мамочка, ты хоть понимаешь, что это про нас? Ты это слышишь?» – «Ванюш, она такая хорошая, но ведь у нас все про нас» – «Слушай, жена, ты только знай всегда, сколько я буду ее петь – всегда только тебе, – Иван Дмитриевич вскидывает на нее утомленный рабочей бессонницей взгляд и, как всегда это с ними, не может отвести. – Какая же ты красивая, Настёна моя».
Жена поднимает уютными ладонями его тяжелую усталую голову, смотрит, как будто запоминает каждую его домашнюю сонную черточку, лучистыми серыми глазами, прозрачными, как утро за окном. «Ты устал, папочка, хочешь вздремнуть?» – тут же спешит прикрыть шторы, порывисто пытаясь отнять от лица мужа тонкую руку, и чувствует, что поймана за нее на минуту, но на самом-то деле, навсегда. «Ну побудь еще, посиди немного, Настюш», – муж лениво-настойчиво тянет ее к себе. «Ты уже скучаешь?» – она мгновенно пушистым котенком сворачивается на его коленях, и он, обнимая, баюкает ее: «Мам, дети… Они проснулись уже?» – «Нет, мы ходили купаться ночью!» – «Но ведь темно же было, вы даете». – «Нет, не было темно, Вань, у тебя в окне горел свет, он нам светил, было светло, а мы были с тобой. Поэтому спят твои дети и не думают вставать». – «Ну, тогда и мы пока не встанем…».
Песня «Верный друг», музыка Аркадия Островского, слова Якова Белинского, в исполнении Ивана Шмелёва в 1955 году была готова и записана, прогремев на все огромное государство. Ее знали все и вся от Минска до Камчатки, от шахтера до архитектора, от меломана до музыканта. Миллионы раз она была прослушана, но ни разу не перепета, потому что создана теми, кто знал о ней все.
Серебро в висках появится,
Но не стынет в сердце кровь.
Не ржавеет и не старится
Наша верная любовь…
Верный друг (А.Островский — Я.Белинский)
Этот куплет в песне всего один, который пошел не по сценарию. Так и не успели засеребриться темно-русые виски Ивана Дмитриевича – через пять лет мастера не стало. Разбилось его большое горячее сердце. Но в нем, в сердце, ничего не остыло, потому как их такую верную, нежную, настоящую любовь сохранила, сберегла как свет в окне в оставшейся ей немаленькой жизни его товарищ, друг, единственная его жена, его Настёна…
Маэстро Иван Шмелёв. Фото из архива Дмитрия Шмелёва.
Где ты, утро раннее (Н.Богословский — А.Жаров)
Два друга (С.Германов — В.Гусев)
До свиданья, мама (В.Соловьёв-Седой — А.Галич)
Комсомольская прощальная (Братья Покрасс — М.Исаковский)
Огневые годы пройдены (А.Новиков — В.Харитонов)
По фронтовым дорогам (К.Листов — А.Никифоров)
Пылают степные закаты (А.Островский и М.Фрадкин — А.Софронов)
Три танкиста — 2 (Братья Покрасс — Б.Ласкин) с Анатолием Орфёновым
Уходил на войну сибиряк (Н.Крюков — Е.Долматовский)
Ходили мы походами (К.Листов — А.Жаров) с Владимиром Нечаевым
Это было в Краснодоне (В.Соловьёв-Седой — С.Островой)
Эх, хорошо! (И.Дунаевский — В.Шмидтгоф)
Фиалки в кувшине. Фото из свободного источника.
Наталья Легонькова.
Материалы для рассказа и фотографии были предоставлены сыном певца Дмитрием Шмелёвым.
